С Великой Победой!

[егерь]

23 марта исполняется 100 лет со дня рождения Василия Зайцева — самого известного снайпера Великой Отечественной войны. Его легендарная винтовка хранится в Волгоградском музее обороны, а сам Зайцев похоронен на Мамаевом кургане — в городе, где взошла его яркая и такая необычная звезда.

[Alexey Yarik]

Да, личность очень известная. Американцы сняли кино про Василия, лично мне, не понравилось.

[егерь]

Ну, амерканцы они и в киноиндустрии американцы - что они хорошего могут снять?

 

Я читал Сталинградские заметки фронтового корреспондента Василия Гросмана, он и про Зайцева писал.

Очень интересна его статья и про не менее знаменитого Сталинградского снайпера Чехова Анатолия Ивановича - "Глазами Чехова".

Статьи В.Гросмана ценны тем, что написаны не "издали" - человек сам "сидел" в Сталинграде и видел события своими глазами, или слышал их от непосредственных участников или свидетелей тех событий.

 

 Особенно ценны дневниковые записи Гросмана, просто записи, часто очень короткие - в одно предложение, без какихлибо рахъяснений и коментариев... но читая их - настолько проникаешься атмосферой событий, что даже мороз по коже...

 

   " ЧеПе.

Приговор. Расстрел. Раздели, закопали. Ночью он пришёл в часть в окровавленном белье. Его снова расстреляли."

 

Я прочитал это и вспомнил строки из песни В. Высоцкого: "Расстреливать два раза - уставы не велят!" - Выходит - велели...

 

-------------------------------

 

"Единоборство Зайцева с большим немецким снайпером: (рассказ самого Зайцева)

- Тот убил троих наших, выждал 15 минут, наша балочка пустая, и стал подыматься. А я вижу - у него витовка лежит, я встал во всеь рост. Он меня увидел и понял. И я выстрелил."

 

Вроде простой рассказ, а насколько пронзительно он передаёт накал борьбы, ненависть к врагу - Зайцев мог бы убить своего противника и не показываясь, но появилась возможность убить врага "дважды"- и он её использовал.

 

--------------------------------

 

" Зверская злоба к немцам, нечеловеческая к немцам.

Вели, не довели - умер бедняга от страха.

- Хочешь Волжской водицы? - И раз 10-12 окунут."

 

---------------------------------

 

"Боец пробыл три дня - уже старожилом себя считал. Здесь жили люди один день."

 

---------------------------------

 

" Бегут в атаку прикрывая лицо спёрной лопаткой."

 

---------------------------------

 

"Картинка: развороченный танком опорный пункт. Плоский румын, по нему проехал танк. Лицо барельеф. Рядом два раздавленных немца. Тут же наш лежит в окопе, полураздавленный. Банки, гранаты, лимонки, окровавленное одеяло, листы немецких журналов. Среди трупов сидят наши бойцы, варят в котелке ломти, срезанные с убитой лошади, протягивают к огоньку озябшие руки"

 

 -

[егерь]

Из дневников В. Гросмана: начало войны -

"Еще о бедности. Бедность печальна, но она прекрасная бедность, какая-то народная бедность. Раненые, их угощение — кусочек селедки тяжелым и пятьдесят граммов водки. У летчиков-истребителей, совершающих великие дела, стаканы сделаны из неровно обрезанных зеленых бутылок. У некоторых летчиков унты без пяток. Комиссар истребительного полка говорит старшине: «Надо бы дать ему другие унты, у него ведь пятки мерзнут!» Старшина мотает головой: «У меня нету». Летчик говорит: «Да ничего, мне тепло и так!»

 

 

В конце войны -

"Пехота едет в каретах, колясках, кабриолетах. Сверкают лак и зеркальное стекло. Ребята курят махорочку, заправляются, играют в карты. Подводы в обозах украшены коврами, ездовые покоятся на перинах. Солдаты не едят казенную пищу — свинина, индюшатина, курятина.

В пехоте появились румяные, полные лица, чего никогда не было."

[егерь]

Немцы: в начале войны -

"Из письма: «С питанием у нас неплохо: вчера закололи свинью в 150 кг на семь человек, натопили 30 килограммов сала».

 

Из письма: «Мы варим галушки. Сперва мы положили слишком много муки, потом слишком много картофеля. Всего сделали 47 штук, для троих достаточно. Теперь я варю капусту и яблоки. Не знаю, как удастся, во всяком случае, без косточек. Мы все забираем у населения. Некогда писать, все время варим. Так приятно в армии! Нас четверо, мы зарезали себе свинку. Я здесь нашел массу меда, как раз то, что мне нужно»."

 

В Сталинграде -

Немецкие переговоры с нашими по радио:

"--- Русь, давай шапку, дам автомат!

— Русь, что ты обедал?

Ответ.

— А я, Русь, ел масло, яйки, только не сегодня. Сегодня я ничего не ел.

— Русь, я за водой иду, стреляй в ноги, не в голову. У меня дети есть, матка есть.

— Русь, давай узбека на румына менять..."

[BVS]

Да, личность очень известная. Американцы сняли кино про Василия, лично мне, не понравилось.

 

Это "Враг у ворот"? Мерзкий фильмец переполненный западными стереотипами о нас...

Даже в фильме, главным героем которого является наш снайпер, мы выглядим тупым стадом, под руководством отборнейших ублюдков, немцы по сравнению с нами - прекрасные, цивилизованные люди, умело воюющие и терпящие поражение исключительно из-за "катастрофического численного превосходства русских орд".

Егерь правильно сказал - ничего исторического, а тем более в нашей связи, американцы снять не могут. Между нашими кинематографическими подходами к изображению друг друга - пропасть. Мы их всегда изображаем умным и сильным противником (про перестроечный и постперестроечный кинематограф вообще не говорю - откровенно лебезили перед ними), они нас - неизменно тупыми, бухими валенками, берущими исключительно числом (даром, что нас вдвое меньше, чем населения США, не считая населения остального "Западного мира" в лице ЕС) и грубой силы. 

Умение уважать врага - одна из наших сильных сторон.

[vitaliy73g@gmail.com]

Правильно! Согласен с вами! После Украины теперь вообще не могу их фильмы смотреть. Пересмотрел наше кино. Такие картины как: Подпольные обкомы действуют. В лесах под Ковелем. В бой идут одни старики ( раскрашенная версия). Также и про мирное время картины Гайдара и прочее.

[Alexey Yarik]

Прочитал тут как то  воспоминания обыкновенного немецкого солдата, который вынужден был воевать по призыву. Я не оправдываю данного персонажа, речь идет о буднях, для общего развития прочитать можно. Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943 

[егерь]

Сержант Илья Миронович Брысин. (1913 г. рожд. Омский, столяр-модельщик, отец работает плотником, теперь дворник, обрезал себе руку пилой. Служил три года в армии на Дальнем Востоке. Саперному делу обучался в Омске — минирование, разминирование.

 

26-го часов в 10 утра я делал блиндаж ком. дивизии и работал до 7 час. утра, сутки. Тут наши делали оборону, я взял 4-х людей и вышел. С нами были два лейтенанта: Павлов и Лебедев. Лебедев говорит — окопаться правее линии, где вывозили шлак; мы взяли в оборону 17 человек на два дома, а Павлов левее, на горах шлака. Я выделил Камкова и Дудникова для наблюдения за линией и пошел в дом. Позади этого дома вал метров 100 длины, 7 метров ширины. Мы легли за этим валом. Я уложил спать людей, хотя и сам 4 ночи не спал. У меня Синяева убило, снайпер угодил ему в лоб. Весь день вели огонь, немцы от нас метров 70. Со мной Дудников, Каюков, Павлов, Глушаков, Пуников. К утру 28-го приполз лейтенант, а на рассвете его ударило миной по глазам, надо человека прибрать. Я с ним отослал Павлова, осталось нас 4. А немцы идут колонной, в рост.

 

Весь день мы их отбивали. Меня вызывает Павлов: „Давай пойдем в наступление“. Спрашиваю: „Сколько у вас человек?“ — „Десять. А у тебя сколько?“ — „Четыре“. — „Ну, давай!“ А немцев человек сто, две роты эсэсовцев — подняли крик, спасу нет. Мы и пошли.

Я выскочил и бросился во весь рост: „За мной, урра!“ Подбежали к дому — гранаты стали бросать. Бойцы остались у первого дома, а я побежал ко второму дому, они стояли метрах в пятнадцати. Я один подбежал ко второму дому. Тихо. Рассветало. Мне немного жутко стало. Я забежал в дом, в первую комнату, прислушался. Немцы ведут огонь за стенами, с углов. Тут я бросил к одному углу гранату из окна, а из двери бросил ко второму. Я себя чувствовал так, что не могу выразить, интересно было к немцам поближе подобраться, они ушли за вал, я их достать не могу, только каски виднеются. Тут я по развороченной стене забрался на второй этаж, у меня там днем были припрятаны 8 немецких гранат. Мы их „колбасой“ называли. Я стою, как в тюрьме за решеткой: арматура висит, а стен нет. Сверху мне немцев хорошо видно: рассыпались, бьют по нашим с колена. Я по ним бросил эти 8 гранат. Они стали бить из двух пулеметов и миномета по мне. Я там все углы пересчитал, а вообще не страшусь: связал две палатки, привязал к прутку и через бомбовую дыру спустился на первый этаж. Я выбежал — он по мне пулеметом, я за камень — этот камень в брызги. Я все-таки дополз до своих в первый дом. Мне говорят: „Каюков смертельно ранен…“

 

Вызывает меня командир роты: „Разведай шлак за линией, домик деревянный“. Я говорю: „Поесть надо“. — „А поспать?“ — „Какой черт там спать!“

Лейтенант дал мне хлеба, сахара, тут полетели мины.

Так я и не покушал. Ну, ладно, так пойду. И пошел. Встретил одного лейтенанта. Он говорит: „В домике немцы, а про шлак не знаю“. Я пошел на шлак. Разведал два пулемета и миномет. Вернулся, доложил. „Ну, — говорит мой лейтенант, — ты их разведал, ты их и уничтожь“.

 

Пошли: я, Дудников — красноярский рабочий, и Глушаков — алтайский колхозник. Я навесил 12 гранат, винтовку. Подползли к ним поближе. Я предложил атаковать Глушакову — тот мнется. Дудникову предложил. Он: „Я боюсь!“ Я тогда снял шинель и пошел один. Сказал: „Вы меня прикрывайте!“ Полез снова на шлак. Воронка — в ней их пулеметы. Я окопчиком подобрался, взглянул, а они метрах в трех сидят, там два пулемета. Я присел тоже, бросил 3 гранаты. Полез к ним — два немца лежат; с одного снял медаль, с другого кресты, забрал документы, ремни. И пошел миномет снимать. Он за линией в воронке. Фриц меня ударил по каске, оглушил немного, но я его убил. Я разъяренный был. Миномет мы забрали. Только расположился на отдых, мне говорят: людей нет, иди охранять штаб полка. Я продрожал всю ночь. Все это случилось в ночь на 30-е, я убил человек 25, Дудников уложил 16. Потом он говорил: что-то на меня нашло тогда, дрогнул я. А когда ты пошел, стыдно стало…»

[егерь]

Снайпер, Чехов Анатолий Иванович: (1923 года. Родился на Бондюжском хим. заводе, на Каме. Отец — рабочий, мать — работает на заводе.)

 

Вообще я в детстве никогда не стрелял, даже из рогатки. Первый опыт из мелкокалиберной винтовки, выбил 9 очей из 50 возможных, и лейтенант разозлился: „По всем предметам отлично, а по стрельбе плохо, ничего из тебя не выйдет“. Но я не стал расстраиваться, взялся изучать теорию боевую, оружие. Первый опыт из боевой винтовки — в грудку, в головку. Давали 3 патрона — и я поразил. И с тех пор стал отличником. Попросился я добровольцем.

Захотелось мне быть таким человеком, который сам уничтожает врага.

Захотелось после того, как почитал газету. Хотелось быть знаменитым.

Я научился определять расстояние на глаз, без оптического прибора.

Подойдешь — ошибся на 2–3 метра.

Применение к местности:

Всмотрись, назначь ориентиры, заранее определи расстояние, тогда, как только появится противник, сразу повернул дистанционный маховичок и стреляй (толково рассказал, как приподнимается пенек, для чего служат горизонтальные нити).

Я вижу в оптический прицел, он четырехкратный, там 9 линз, оптически устроен, все увеличивается. Человека видно совершенно, как он себя чувствует, что собирается делать.

Сначала я был инструктор, сержант, учил я людей и снайперской стрельбе, и винтовке, и автомату, и гранате. Уж так получилось, что и на заводе и здесь я овладевал разной техникой легко.

 

Когда я получил снайперскую винтовку, присмотрел себе место на 5-м этаже; там стена, меня стена тенью укрывала, а когда солнце, я незаметно вниз спускался.

Я видел оттуда: до немецкого дома 100 метров, в доме автоматчики и пулеметчики. Днем их не бывает, сидят в подвалах.

Я выхожу в 4 часа. Начинает светать. Первый фриц бежит за водой — для начальства мыться. Это уже когда солнце. Бежит он боком ко мне, я в лица мало смотрю, смотрю на одежду: командир в брюках, курточке, фуражке, без ремня, рядовой — в сапогах.

Я сижу на площадке лестницы. На решетку пристроил винтовку, так, чтобы дым стлался по выбеленной стене.

Они сначала ходили шагом. В первый день я уложил 9.

Один присел и в бинокль на меня смотрит.

За два дня уложил 17.

Пустили женщин — я убил 2 женщины из 5.

На 3-й день смотрю — амбразура! Снайпер. Я подкараулил и дал. Он упал и стал кричать по-немецки.

Не стали носить мин, не ходили за водой.

Я за 8 дней уложил 40 фрицев.

За эти 8 дней я ученика выучил — Заславского. Он за 4 дня 8 уложил.

Им пришлось ход сообщения рыть. Они дорыли ход до дома на Волге — до асфальта, а дальше штаб; они не стали ломать асфальт, решили перебегать из траншеи, через асфальт и в окоп.

Если солнце, на стенке при движении тень, когда солнце, я не стреляю.

Новый снайпер появился у открытого окна, а меня раскрыл наш пэтээровец. Прижал снайпер меня, четыре раза по мне дал. Но все мимо.

Но не пришлось им волжской воды попить.

Они ходят за водой, обедом, с донесениями, за боеприпасами.

Чуть что — за мной: „Чехов, иди, по нам бьют“.

Утром они артподготовку сделают и кричат: „Русь, завтракай“, потом в обед тоже.

Они вареного едят мало — в мешках таскают себе водку, консервы.

Пока они обедают — автоматчик тыркает.

Вечером — „Русь, ужинать“.

Воду они брали гнилую, из паровозов. Утром за водой идут с ведерком. Мне стрелять удобней, когда он бежит, глаз и рука лучше берут, а когда стоит мне хуже.

…Первый — вышел, прошел 5 метров спокойно. Я сразу взял на мушку, беру вперед немного, от носа сантиметра 4. На расстоянии 300 метров беру бегущего с упреждением на две с половиной фигуры.

После того, как я винтовку получил, сначала все не решался человека живого убить: простоял один немец минуты четыре, все разговаривал, я его отпустил.

Когда первого убил, он сразу упал. Тут второй выбежал, наклонился к убитому, я и его уложил.

Мне страшно стало: я убил человека! А потом вспомнил наших — и стал их бить без пощады.

 

Я стал зверским человеком — убиваю, ненавижу их, как будто моя жизнь вся так и должна быть.

Я убил 40 человек — трех в грудь, остальных в голову.

При выстреле голова сразу откидывается назад или в сторону, он руки выбрасывает и падает…

 

Пчелинцеву тоже жалко было убивать: первого не смог, второго убил и как я мог?

Меня сначала трясло, когда убил: ведь человек шел за водой!

Двух офицеров уложил. На высоте — одного, другого — у Госбанка, он весь в белом был, все немцы вскакивали, ему честь отдавали, он их проверял. Хотел перейти улицу — я и ударил в голову. Он сразу свалился, ноги только задрал в ботинках.

 

Вечером иногда выхожу из подвала, смотрю — сердце поет, хочется хоть на полчасика в живой город.

Выйдешь, подумаешь: Волга тихо стоит, неужели Волга наша для этого страшного дела?

[Михаил В.]

Сегодня купил открытку с конвертом. Поздравлю Ангелу http://www.amic.ru/news/300747/

[Alexey Yarik]

Журавли

[dponi]

Фильм который потряс меня в детстве-"ПОДРАНКИ" 

И стихотворение из него: https://youtu.be/QalhxTRO-E4

[егерь]

Ещё из дневников...

 

1-го числа 4 артполка и «катюши» в течение получаса вели огонь по площади в 500 метров. Все замерло, немцы замерли — все смотрели и слушали.

 

Немцы находились на окраине завода — это было днем 2-го числа. Часть легла, часть бежала. Казах вел 3 пленных, его ранило — он выхватил нож и зарезал немцев.

 

Танкист, здоровый, рыжий парень, перед КП Чангова выскочил из танка, когда иссякли снаряды, схватил кирпичи и, матерясь, кинулся на немцев. Немцы побежали.

 

Автоматчика Колосова засыпало землей по грудь, он сидит и смеется: «А меня зло берет».

 

Командир взвода связи Ханисцкий сидит у блиндажа, читает книжку, дикая бомбежка. Гуртьев рассердился: «Что это вы?» — «Да что же делать, бомбит, а я читаю книжку».

 

«Подрывали дзот — в нем 2 пулемета и 15 немцев. Лейтенант Краснов и два бойца, Селезнев и Юдин, взяли 50 кг взрывчатки, залегли в полусотне метров и сутки наблюдали. Там работала мотопила. В темноте влезли на дзот. Перед рассветом уже вышли два немца, но нас не заметили. Мы зажгли шнур и отбежали».

 

Двое тяжело раненных, Волков и Лукьянок, приперлись из госпиталя за 30 км, убежали пешком. Посадили на машину обратно везти, оба плачут — не поедем из батальона.

 

Труса-шофера моторного катера застрелил Власов после речи комиссара.

Шофер Ковальчук получил приказ отвезти бойцов на «Красный Октябрь». Обстрел был сильный, и он, испугавшись, отвез их на остров и сказал: «Мне моя жизнь дороже. Снимайте, расстреливайте, я все равно работать не буду, я человек пожилой».

Построили батальон и перед строем расстреляли.

 

Власов Павел Иванович: (Тутаевский район Ярославской области, 43 года. Семья 6 человек, один сын гвардейский минометчик, взяли в августе 1941 года, охраняли склады.

(О трусе-шофере)

Это было в первых числах октября. Нам дали приказ переехать на ту сторону, исправить пристань.

Он нас привез на остров, говорит: „Мне своя жизнь дороже“. Мы его матом крыть, знали бы мотор, мы б его спешили. Нас обратно не везут, говорят, вы дезертиры с фронта. Пришлось на хитрость идти, перевязали себя. Змеев, тот ногу перевязал, палку взял. Доложили комиссару. Нас выстроили, весь батальон. Комиссар зачел приговор. А он плохо себя держал — плакал, просился на позицию. Но из него уже плохой защитник, он говорил, что немцу передается. У меня чувство такое было, что если б у меня воля была — я б его растерзал без этого приговора. Потом комиссар сказал: „Кто его пристрелит?“ Я вышел из строя, он пал. Я взял у товарища винтовку и пристрелил его.

— Жалели его?

— Да какая тут жалость.

 

Человек, пришедший из плена. Кто он? Шпион или верный человек? Это загадка. На нем тень. Он темный. Он говорит, что прошел 4 тысячи верст пешком. 3 раза бежал. Шел на смерть и под смертью вынес великие страдания. Взяли его под Смоленском, а вышел он под Элистой. Ему нельзя верить, и ему нельзя не верить. Трагичный человек...

 

Бабушка рассказывает, как ее ранило нашей бомбой, когда в деревне стояли немцы.

— Угодил по мне сукин сын, итти его мать, — сердито говорит она, потом поглядывает на переобувающегося командира и поправляется: — Сукин сын, сынок.)

 

У-2 сбрасывают продукты нашим войскам ночью. Мы обозначаем передний край плошками, которые зажигают на дне окопов. Командир роты Хренников забыл обозначить передний край, вдруг из тьмы небес хриплый голос: «Эй, хрен, ты скоро зажжешь плошки?» — Летчик с выключенным мотором. Хренников говорит, что на него это произвело страшное впечатление. Этот голос с неба, назвавший его фамилию.

[Alexey Yarik]

Ни кто не забыт. Спасибо Вам за Победу!

[егерь]

  Этот рассказ о выходе из окружения, мне очень понравился - чтобы кто не говорил, а если находится настоящий лидер - дела идут и "толпа" превращается в единый организм:

 

Рассказ Николая Алексеевича Шляпина, комиссара, члена Военного Совета 50-й Армии, о том, как он выходил из окружения. (Полковой комиссар.)

 

(Он умный, сильный, спокойный, большой, медлительный. Люди чуют его внутреннюю власть над ними.)

Вот запись:

«24 июля 94-я дивизия дралась под местечком Балашове. Полк был смят немецкими танками. Народ побежал, ночью приняли решение отойти за реку Вепь. Противник опередил, занял переправы и открыл огонь; люди побежали. Я бросился наперерез, в лесу собрал 5 групп. Решил пойти на прорыв у деревни Мамоново с 150 людьми и с 4 гаубицами. Когда вышли к Мамонову, их окружили 25 танков, вывели из строя пушки. И снова все побежали в лес. В лесу снова собрал 100 человек, испуганных, деморализованных; было 4 станковых пулемета. Дивизия и генерал ушли на тот берег. Близко танковая группировка немцев, слышали немецкую речь. Уложил людей спать, выслал разведку; оказалось около 700 танков. Лесок жиденький, молодой. В 10 часов вечера собрал бойцов, сказал: „Не мы немцев боимся, а немцы нас боятся. Согласны снова пойти на прорыв?“ „Согласны!“ У района Приглова (?) осветили нас ракетами, и все войско разбежалось, осталось человек 20. Всю ночь их собирал, снова собрал 120 человек. Решил уйти в тыл к противнику, организоваться. По пути встретил работников штаба и человек 40 людей. Пошли по азимуту на запад в лесной массив. Ушли в глубь леса. Встретили еще много людей, разыскали штаб дивизии, командовал подполковник Светличный. Прорыв решили отложить. Нашли 500 человек, составили полк, да тысячи 2 в дивизии. 29 июля снова неудачная попытка прорвать фронт противника. Светличный сбежал. Нашли листовку, как вести себя в окружении противника; воспринял ее как приказ. Сам стал во главе и подполковник Белявский. Поставил задачу: не прорыв, а уйти дальше на запад и бить противника. 30 июля ночью немцы послали 3 броневика в наш лес. Один подбили пушкой, два отошли. Немцы бросили батальон пехоты, мы его обратили в бегство. Ушли еще дальше на запад, в тыл к немцам. Помню эту первую ночь, когда пошли на прорыв. Мне стало ясно, что сразу ничего с этими людьми не сделаешь. Осветили нас ракетами. Я кричу: „Делай, что я!“ И лег на землю. Легли. Пошли дальше. Снова ракеты. „Ложись!“ Оглянулся. Все бегут обратно в лес. Поднял гранату: „Стой! Гранатой сейчас!“ Никто и не оглянулся. Тут меня ярость взяла. Ну, думаю, я из вас сделаю героев, сукины дети… И сделал…

31 июля принял решение разбить дивизию на пять отрядов, отряды на роты, организовали штаб, назвались сводной дивизией, создали политотдел, назначили командиров и комиссаров частей, прокуратуру, партийный отдел. Поставил перед командирами и комиссарами задачу — ни о каком прорыве не говорить, активно бить врага в тылу. Приказал всем надеть петлицы, нарисовать или вышить знаки различия. Требовал строго отдания чести. За малейшее нарушение арестовывал на 2–3 суток строгого ареста, по уставу хлеб и вода, но так как хлеба не было, то, значит, сидели на воде. Действовало. Нескольких приказал расстрелять, одного сержанта, схватившего крестьянку за горло.

 

Второе: привить вкус к бою. Начали с мелочей: напасть на отдельного мотоциклиста, взять пленного. И сразу поднялся дух, когда захватили двух мотоциклистов и мотоциклы их притащили к нам. 4 августа снова захватили мотоцикл. Вообще-то это пустяк, ведь и ведущий, и сидящий сзади не боеспособны, а тот, что в коляске, не имеет прицельных возможностей. Стал я возить своих красноармейцев на мотоциклах, и это подняло дух. Отбили 20 мотоциклов и бронемашину. Затем уж пошли на крупную операцию: напали на 70 машин, большую колонну, открыли артогонь, пехота противника бежала, подавили артогонь немецкий. Отряд лейтенанта Гринюка дрался с 11 мотоциклистами и обратил их в бегство. После этого дела дух бойцов сильно укрепился. Затем еще захватили 12 мотоциклов, 8 пленных, 2 штабных машины, подбили один танк, 2 бронемашины и произвели нападение на штаб немецкого полка, автоколонну, в ней было 800 человек; напали на минометную батарею, на артиллерийские позиции.

Посылали разведчиков — разведать переправы и связаться с нашими частями. Комиссара захватили в плен. Немцы пленных не кормили, велели крестьянам кормить. Колхозники с косами заходили к пленным, отдавали им косы, и те с косами уходили в лес. Так ушло около 60 человек.

7 июля к нам пришел генерал Болдин с сотней человек. 8-го он принял командование. Послали 4 разведки, приказали разведчику политруку Осипову связаться с Коневым. Это удалось. Конев дал задачу о совместном действии с войсками, назначил срок. Пока время не теряли. Выследили, что немцы заготовили 20 коров, послали людей, убили немцев, коров к нам угнали. Снова немцы заготовили 28 коров, колхозники пришли и предупредили нас; отняли и эти 28 коров.

Политработа: сочетание демократии с суровостью.

„Почему вы не защищаете родину?“

„Нас командиры бросили!“

„Дам вам задачу — не выполните, расстреляю!“

„Слышали выстрелы?“

„Да“.

„Знаете сержанта?“

„Знаем“.

„Я его расстрелял за колхозницу; он схватил ее за горло“.

„Правильно“.

„Пойдете на прорыв?“

„Все пойдем!“

А вначале, помню, поставил я задачу — нужно уничтожить два пулемета. Говорю: „Я пойду сам, кто со мной?“ Молчат. „Кто со мной, поднимите руку“. Ни один. „Эге, смельчаков готовых нет, их надо создать“.

Ловили связистов. Резали провод и прятались: приходил связист. Не нужно голого администрирования, не нужно орать, можно из каждого бойца воспитать храброго человека. Дисциплина: встань как следует, честь отдай, одежда пусть будет в порядке. Для проверки дал задание четырем командирам и двум политрукам задержать грузовик на шоссе. Пришли ни с чем. „Я вас сейчас расстреляю. Эй, дайте сюда ручной пулемет“. Стоят, и пот с них льется. В последнюю минуту спрашиваю: „А может быть, послужите родине?“ Замечательно отличились, разбили грузовик и броневик, и не было после лучше у меня людей.

 

Ели мясо без соли и без хлеба.

70 тяжелораненых, всех вылечили, всех вывезли. Некоторые предлагали отдать раненых на излечение колхозникам, но я не позволил. Всех вывел и вывез. Санитар один придумал выжимать сок из малины и черники — раненые от этого сока хорошо очень поправлялись.

Попал в плен во время разведки наш красноармеец Пашков. Немцы на него нагрузили патроны, сумки, вещевые мешки, велели тащить, а сами пошли налегке. Привели его в штаб. И сразу допрос.

„Кто у вас в лесу командующий?“

„Нет у нас командующего“.

„Сколько вас там?“

„Тридцать восемь“.

„Ты смеешься над нами, мерзавец?“

„Нет“.

„Конину жрете дохлую“.

„Что вы, у нас там мясо, крупа, масло, мед, хлеб“.

После таких ответов его повели три немца на опушку леса, дали лопату: „Копай!“ Выкопал он на сантиметров тридцать. „Хватит с тебя, сдохнешь так! Снимай сапоги“. Прострелили ему оба плеча, он упал, его закопали. Он выполз из ямы, дополз к своим. Его возили по частям, полумертвого, белого, показывали бойцам, и он сам рассказывал. Это очень действовало на бойцов.

Стали издавать газету „За родину“. Вышло пять номеров. Захватили рацию у немцев, давали сводку Информбюро и о подвигах бойцов. Огромный был успех. Редактор — мой адъютант лейтенант Кленовкин. 13 человек пристроились в деревню, к бабам — днем косили, а ночью били немцев. В последнее время мы обнаглели, а немцы боялись: подходили к лесу танки, открывали ураганный огонь, и после этого на полном газу через лес мчались грузовые машины. Коммунисты заняли свои передовые места, а то вначале совершенно стушевались.

 

Наш военврач неожиданно встретил в лесу своих родственников — шесть человек, бежавших из Минска евреев, со стариками и с ребятишками. Это действительно встретились, как в сказке. Трех девушек мы устроили ухаживать за ранеными. Пристроили еще 12 человек, среди них глубокий старик — еврей с коровой, впряженной в тележку. И его вывели целым и невредимым. Когда пошли в атаку, они все двинулись за нами.

Трусы говорили вначале: „Большой группой не выйдем, давайте мелкими группками пробираться, так незаметней“. Вообще вначале страха много было. Помню разговор с начальником штаба полка орденоносцем капитаном Лысовым: „Товарищ комиссар, петлицы спорите“. „Неужели вы думаете, что я живым сдамся в плен?“ А в первый день вообще говорили шепотом: „Товарищ комиссар, разрешите доложить, противник!“ А это птицы кричали.

Сперва не мылись, не брились. Я требовал от всех чистоты и сам брился и мылся до утомления.

Личная моя биография простая: красноармеец, потом ротный библиотекарь, потом помощник политрука, затем политрук, политлектор, секретарь партбюро, инструктор, комиссар полка, начальник политотдела, комиссар дивизии, член Военного Совета армии. Сам я мариупольский рабочий. В армии с 1919 года. Стал большевиком после забастовки на заводе в 1916 году.

В лесу ко мне хорошо относился народ. Красноармеец подарил на память вышитый кисет и табачок-самосад, огромная ценность в лесу. Другой говорит: „Я для вас сберег банку консервов“. Я ему сказал: „Дели с товарищами“.

Ну и пришел день проверки, решающий бой. Подтянулись поближе. Винтовки и патроны у всех. 8 пушек 76 мм, 3 противотанковых 45 мм, около 20 станковых пулеметов, 60 ручных пулеметов, ротные минометы. Все люди, которых собрал с такими мучениями. Навалились мы на немцев с тыла, в момент боя вызвали панику, ударили дружно: убили 1500 человек, разбили 100 машин, 130 мотоциклов, две зенитных батареи и один артиллерийский дивизион. Кричали „ура“ так громко, что Конев за шесть километров слышал. Трех офицеров один боец спугнул криком „ура“, они пили кофе под кустиком; из их же автомата застрелил их. Другой боец убил трех немцев и тут же в окопе сел есть консервы. Когда я крикнул на него, он мне сказал: „Товарищ комиссар, я их сейчас разобью, поесть очень охота“.

Видел своими глазами, как известный мне трус гнал 40 немцев, заколол 8 из них. Все, кто в первый день бегали, как зайцы, дрались, как львы. Когда подходили к штабу армии, шрапнель рвалась над головой, но ни один даже не пригнулся, шли в рост. И я снова вспомнил паническое бегство от ракет. Вывели всех — раненых, женщин, детей, стариков, которые с нами спасались, пленных даже вывели, 70 овец, 40 коров, 100 повозок и пр.

Встреча была замечательная, обнимались, целовались, отдавали нам махорку, хлеб. 11-го вырвались, а 13-го уже воевали. Провели митинг, меня спрашивали: „Долго ли мы будем еще без дела сидеть?“ Это на второй-то день. Грустно мне было с ними расставаться, все донецкие рабочие, мои ведь земляки…»

 

(Это рассказал мне Шляпин. Мы лежали с ним в сарае на сене, и кругом бухало. А потом в этом же сарае девушка Валя заводила патефон, и мы слушали «Синенький, скромный платочек падал с опущенных плеч…». И худенькие осинки дрожали от разрывов и трассирующие шли в небо.)

[Micron4ik_33rus]

Хороший стих....

http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=WHUnotROoM8

[егерь]

Из дневников:

 

"Переправа: на берегу, рядом с мостом сидит немецкий солдат с перебитыми ногами. Проходящий мимо наш слодат подобрал пустую консервную банку, набрал в неё воды и подал немцу..."

 

Подумалось: а чтобы сделали немцы с раненым советским солдатом?

 

-----------------------

 

В поверженном Берлине:

  "На скамейке немецкий раненый солдат обнимает девушку, сестру милосердия. Они ни на кого не глядят. Мир для них не существует. Когда спустя час я прохожу снова мимо них, они сидят в той же позе. Мир не существует, они счастливы."

 

 Я очень слабо представляю себе такую картину в советском городе захваченном немцами, - чтобы мирно сидели на скамейке и обнимались, забыв про всё на свете, наши: раненый солддат и медсестра...

[егерь]

Политическая элита Польши снова пробует переписать историю. На этот раз скандальное высказывание прозвучало из уст президента республики Бронислава Коморовского.

 

Прочитал заметку, вспомнилось высказывание Максима Горокого, которое он вложил в уста  Старухи Изергиль, - змеиная нация.

 

Из дневника В, Гросмана об освобождении Польши:

 

Немцы-гражданские, которых догнали наши танки, сейчас идут обратно. Их бьют, распрягают лошадей, поляки их грабят. «Куда вы идете?» — спрашиваю. Отвечают по-русски: «В Россию».

 

Уличные бои в Познани:

Командир полка жалуется: «Вот ворвались мы в одну из улиц, к нам кинулись жители, кричат: „Спасители, освободители наши!“ Тут меня немцы контратаковали и отбросили, выскочила их самоходка — я гляжу, те же жители повыскакивали и давай немцев обнимать. Ну, тут я приказал дать картечью».

 

Идут уличные бои. Улицы, где потише, полны народом. Дамы в модных шляпках, с цветными сумочками режут ножами куски филе с убитых лошадей, валяющихся на мостовой.

 

Люди из бункера — Желязная, 95 ц. Люди, превратившиеся в крыс и обезьян. Рассказ о встрече двух лодзинских евреев во мраке котельной, в разрушенном варшавском доме, куда крысы и евреи по ночам приходили на водопой. Клинкер, услышав шум, крикнул: «Я еврей, если вы повстанцы, возьмите меня к себе!» Из темноты ответил голос: «И я еврей». Оба оказались из Лодзи. Во мраке нашли они друг друга и, рыдая, обнялись. Их бункер был между жандармерией и гестапо, на четвертом этаже полуразрушенного дома. Польская девушка с локонами и буклями, приютившая их. Поляк, отец их спасительницы, требовал злотый на выпивку, «иначе выдам».

 

-----------------------------------------------------------------------

 

Может на надо было освобождать?  И полякам жилось под окупацией, видимо, очень хорошо? Раз снова позволили себя окупировать, наследникам вывезенных в сша нацистов.

 Снова хотят вот так:

 

Заводы, производившие пояски для снарядов, — их 3. Два из них разбиты английской авиацией в Германии, третий мы сегодня осматриваем в Лодзи. Гигантский станок для производства торпед, его устанавливали с 1944 года, но он так и не начал работать до нашего прихода. На заводском дворе, параллельно цехам, тянутся щели. Столы в заводской столовой. Над некоторыми столами таблички: «Только для немцев». Рабочий поляк говорит: «Как я зароблял 28, немец зароблял 45». 12-часовой рабочий день. Две кухни при рабочей столовой — немецкая и польская. Две продовольственные карточки немецкая и польская. В цехах огромные транспаранты на немецком языке: «Ты ничто, твой народ все».

Наказания: опоздание, уронил инструмент, мастеру показалось, что ты ленился, — бьют по морде, карцер (карцеры в подвалах цехов).

 

Польская деревня

Всех польских крестьян немцы выгнали из домов, отобрали землю, скот, утварь и поселили в скверных хибарках, заставив батрачить на немцев. Немцы были местные, а часть (160 000) — пришлые из Украины, Волыни.

Детей польских крестьян не учили. С 12 лет дети работали принудительно.

Костелы были закрыты, оставили один из 20, остальные превратили в склады.

Батракам платили 20 марок в неделю и давали пищу. Детям платили 6 марок в месяц.

Продукцию немцы сдавали в магазины в городах. Им платили 20 марок за 100 килограммов ржи, 7–9 марок за сто килограммов картофеля.

Немец-крестьянин имел право оставить себе продуктов в количестве, достаточном, чтобы прокормить себя и семью.

Поляка-крестьянина послали в Дахау за то, что он еще до прихода немцев сказал соседу-немцу: «Зачем говоришь по-немецки, тут не Берлин».

В деревне сотский староста — остбауэрфюрер.

Несколько деревень объединял комиссар.

Вопросы о земле решались в городской или районной организации НСДАП.

Немцы продавали полякам хлеб налево по 5 марок кило, пшеничную муку по 25 марок кило, кило сала — 200 марок.

Поляков учителей, врачей, ксендзов, адвокатов тысячами вывозили в Дахау и убивали.

Наш край немцы называли «вартегау».

Батраков закрепили, запрещали перемещаться — рабы.

Полякам запрещалось заходить в магазины, парки, сады.

В трамвае нельзя было ездить по воскресеньям, а в моторном вагоне всю неделю.

У бауэрфюрера Швандта было три мужчины батрака и три женщины. Он огромный толстяк, батракам ничего не платил, до войны у него были пивная и мелочная лавки. До войны он имел 4 моргена, а сейчас у него 50 моргенов.

Выполнение обязательных поставок немцам проверяла комиссия.

Полякам водки не давали, а немцам выдавали по праздникам.

Поляков приговаривали к трем месяцам тюрьмы за пользование зажигалками, заряженными бензином.

Крестьян называли - «подлюги».

-------------------------------------------------

[егерь]

70 лет назад, 6 апреля 1945 года, начался штурм Кёнигсберга. В ходе Кёнигсбергской операции 3-й Белорусский фронт под командованием Александра Михайловича Василевского разгромил основные силы восточно-прусской группировки. Советские войска взяли штурмом мощную крепость Кёнигсберг, древний оплот и центр Восточной Пруссии, которую защищал 130-тыс. немецкий гарнизон. При этом советские силы были примерно равны по численности немецким войскам. Врага победили «не числом, а умением».